![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
maximus67Для нас важно, что концепция приватизации никак не могла быть заблуждением реформаторов – масштаб противоречия между их концепцией и российской реальностью был им прекрасно известен. Ж.Т. Тощенко так пишет о приватизации: «Кентавр-идеи появляются в случае смешения научного и политического (идеологического) подходов. То, что наука заинтересована в объективном знании, не оспаривается никем. Как и то, что политика и идеология преследуют цели, не всегда совпадающие с логикой научного познания. Но в реальной политической жизни появляются идеи, которые базируются вроде бы на научных основах, но преследуют отнюдь не научно-обоснованные цели. Особенно наглядно это проявилось в так называемой ваучеризации, идею которой приписывают Чубайсу (по утверждению соратника по “кружку” Чубайса В. Найшуля, он эту идею продвигал в советское время), которая породила вопиюще несправедливое распределение национального богатства и его концентрацию у немногих» [28].
Признаком кентавр-идеи была сама Концепция закона о приватизации (1991 г.), в которой называются такие главных препятствия ее проведению: «Миpовоззpение поденщика и социального иждивенца у большинства наших соотечественников, сильные уpавнительные настpоения и недовеpие к отечественным коммеpсантам (многие отказываются пpизнавать накопления коопеpатоpов честными и тpебуют защитить пpиватизацию от теневого капитала); пpотиводействие слоя неквалифициpованных люмпенизиpованных pабочих, pискующих быть согнанными с насиженных мест пpи пpиватизации».
Расщепление сознания видно уже в том, что такая антиpабочая фpазеология официального документа пришла под лозунгами демократии! Она свидетельствует о том, что эксперты и советники властной верхушки впали в мальтузианский фанатизм времен «дикого капитализма» и это в конце ХХ века было признаком близкого бедствия.
Опять же, не будем спорить, имело ли здесь «смешения научного и политического (идеологического) подходов». На мой взгляд, в кентавр-идее Чубайса не было ни атома научного подхода, как у взрывника, заложившего в указанное место динамит и поджигающего бикфордов шнур.
Перейдем к рассмотрению отношения населения России к приватизации промышленности. Известно, что объективный факт не воспринимается в общественном сознании сам по себе, как нечто данное в своей истинности. Его образ создается идеологическими и культурными средствами (в нашем случае, грубо говоря, «телевизором»). Американский социолог Дж. Александер пишет, что реальное событие переживается в зависимости от того, как его преломляют в культуре: «События – это одно дело, представление этих событий – совсем другое. Травма не является результатом переживания групповой боли… Коллективные акторы «решают», представлять ли им социальную боль как фундаментальную угрозу их чувству того, кто они есть, откуда они пришли, куда они идут» [2].
Для нашей темы из этого следует, что оценка приватизации как «добра» или «зла», есть, по выражению Александера, «продукт культуральной и социологической работы». Очевидно, что приватизация, будучи «главным инструментом» реформ, стала объектом такой позитивной пропаганды, какую только могли обеспечить «культуральные и социологические» ресурсы новой политической системы. Отсюда вытекает вопрос: что действительно измеряет социолог, какую скрытую (латентную) величину, используя как индикатор «долю положительных и отрицательных оценок» – осознанное мнение опрошенных или качество пропаганды приватизаторов? В любом случае, сдвиг в сознании, произведенный пропагандой в сторону положительных оценок, надо иметь в виду.
Если «события – это одно дело, представление этих событий – совсем другое», то к чему относится оценка общества? Индикатором чего является выраженная в пропорции ответов оценка? Как разделить веса двух разных величин, которые являются антиподами и совместно определяют оценку? Первая величина – это реальная «групповая боль», превращенная размышлениями трудящихся и их неслышным каждодневным плебисцитом в образ, интеллектуальную и духовную конструкцию, которая работает в сознании и чувстве. Социологи именно это имеют в виду, говоря об отношении населения к приватизации.
Но ведь с этой величиной суммируется и вторая величина, «нейтрализующая» первую – «продукт культуральной и социологической работы» идеологической машины реформаторов. Сила этой величины определяется количеством и качеством этого продукта, производство которого никак не связано с мнением населения. Как в работе социолога нейтрализовать эту вторую величину, чтобы измерить искомую первую величину, которая стала латентной, «покрытой» и деформированной продуктом идеологической машины?
Какого-то одного надежного метода нет, нужны аргументы, усиливающие или ослабляющие правдоподобность выводов. Для этого полезно построить временной ряд оценок, т.е. измерить сходные параметры в разные моменты действия идеологической машины. Надо также сделать дополнительные измерения, по возможности независимыми методами с иными индикаторами.
Для первого подхода ценный материал стал накапливаться с течением времени, а непосредственно в период приватизации информированность работников была крайне скудной и, соответственно, отношение определенным. Смысл операции и ее последствия от самих работников скрывались. В будущем это нанесет сильный удар по легитимности приватизированной собственности.
Вот, для примера, описание процесса приватизации Кировского завода, одного из крупных предприятий машиностроения:
«…В начале 1992 г. конференция трудового коллектива по инициативе руководства приняла еще одно решение об акционировании предприятия… Далее процесс можно уже было назвать собственно акционированием: появилась законодательная база, действовали Закон и Программа приватизации (на 1992 г.), другие директивные и методические документы… Однако отношение работников к собственно приватизации отличалось от прежней активной позиции, походило скорее на реакцию «здорового консерватора», недоверчивого ко всяким нововведениям… Реакция в целом характеризовалась индифферентностью, была сродни той, которая наблюдается при прове¬дении ваучеризации, приватизации жилья. По результатам социологического опроса были согласны с приватизацией завода, даже после того, как акт акционирования состоялся, около 60%. Противников акционирования было мало (примерно 15%), но и активных сторонников (именно активных) тоже оказалось немного. Таким образом, отношение было похоже на непротивление, не более…
Более 80% опрошенных считали, что приватизация предприятия не отве¬чает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Некоторые выражали даже опасения ухудшения своего положения. Информированность людей об условиях и целях приватизации была низкой…
Наименьшей активностью отличались ря¬довые работники, наибольшей – руководители… Рабочие проявили наименьшую заинтересованность в акционировании (согласна с приватизацией лишь половина опрошенных, намеревались покупать акции своего предприятия за деньги 37%). Именно они в первую очередь выражали опасения ухудшения своего положения. С их стороны никаких организованных выступлений ни за приватизацию, ни против нее не было. ИТР заняли среднюю позицию. Среди руководящих работников выделяется группа руководителей верхнего уровня. Они, так сказать, полностью повернулись лицом к приватизации и продвигают ее… Данная группа доминирует в проведении приватизации.
Руководство предприятия занимало однозначную позицию в вопросе распределения акций между работниками, состоявшую в недопущении преобладания коллективной собственности. Здесь сказывались как личные интересы высшего звена руководства, так и желание выполнить требования программы приватизации» [29].
Вот неопределенность: согласны с приватизацией завода около 60%, но при этом 80% работников считают, что приватизация предприятия не отве¬чает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Ведь одно это должно было насторожить социолога. Каков ход мысли многотысячного коллектива рабочих, которые соглашаются с изменением, противоречащим их личным интересам? Можно ли принимать такое «согласие» за рациональный осознанный выбор? Это, скорее, именно признак манипуляции сознанием.
Рабочие ни за, ни против, ИТР тоже, активно за приватизацию руководители верхнего уровня. Они и были информированной и сплоченной группой и успешно добились своих целей. При свободе выбора в таком случае возникает социальное противоречие и какая-то форма протеста.
Академик Т.И. Заславская, видный идеолог перестройки, в 1995 г. так говорила об отношении населения к приватизации: «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния... Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7% работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т.д.» [30].
Иными словами, открытого протеста, по ее мнению, не было. Хотя после приватизации 93% работников не могут нормально жить – так, как жили до приватизации, за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т.д.»). Тут в формулировке социолога, согласно которой приватизация не повлияла на экономическое поведение, явная натяжка. Но протест и экономическое поведение – разные вещи.
Однако другие социологи (в том числе и либерального направления) оценивают установки работников иначе. Уже в 1994 г., еще в ходе приватизации, они наблюдали важное явление – неприятие приватизации сочеталось с молчанием населения. Многие тогда замечали, что это молчание – признак гораздо более глубокого отрицания, чем явные протесты, митинги и демонстрации. Это был признак социальной ненависти, разрыв коммуникаций – как молчание индейцев во время геноцида.
Н.Ф. Наумова писала, что «российское кризисное сознание формируется как система защиты (самозащиты) большинства от враждебности и равнодушия властвующей элиты кризисного общества». На это важное наблюдение В.П. Горяинов заметил: «Сказанное как нельзя точно подходит к большинству населения России. Например, нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией» [8].
Здесь произнесено символическое определение: грабительская приватизация. Это – осознание приватизации как зла. Запомним это определение приватизации как грабительской, оно будет важно при интерпретации более поздних опросов.
М.К. Горшков пишет по результатам опросов 2001 г.: «Один из ключевых вопросов – как оценивают россияне свое прежнее и нынешнее отношение к реформам начала 90-х годов. Так, почти половина опрошенных заявила о том, что десять лет назад они в той или иной степени поддерживали начавшиеся тогда экономические и политические реформы, тогда как 34% либо сомневались, либо были категорически против них. Отвечая же на вопрос о своем нынешнем отношении к реформам, наши сограждане оказались более сдержанными и критичными. В результате негативные оценки десятилетнего периода реформ являются сегодня преобладающими. Так оценивают их 60% респондентов. Изменили свою точку зрения прежде всего те, кто заявлял о том, что еще на начальном этапе реформ занимал колеблющуюся позицию. Вместе с тем, и среди бывших твердых сторонников реформ оказалось достаточно много тех, кто изменил свое отношение к реформам со знака плюс на знак минус — это более 40% опрошенных» [4].
взято у![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
sg_karamurza в Приватизация промышленности: результаты и отношение населения. 2.
Признаком кентавр-идеи была сама Концепция закона о приватизации (1991 г.), в которой называются такие главных препятствия ее проведению: «Миpовоззpение поденщика и социального иждивенца у большинства наших соотечественников, сильные уpавнительные настpоения и недовеpие к отечественным коммеpсантам (многие отказываются пpизнавать накопления коопеpатоpов честными и тpебуют защитить пpиватизацию от теневого капитала); пpотиводействие слоя неквалифициpованных люмпенизиpованных pабочих, pискующих быть согнанными с насиженных мест пpи пpиватизации».
Расщепление сознания видно уже в том, что такая антиpабочая фpазеология официального документа пришла под лозунгами демократии! Она свидетельствует о том, что эксперты и советники властной верхушки впали в мальтузианский фанатизм времен «дикого капитализма» и это в конце ХХ века было признаком близкого бедствия.
Опять же, не будем спорить, имело ли здесь «смешения научного и политического (идеологического) подходов». На мой взгляд, в кентавр-идее Чубайса не было ни атома научного подхода, как у взрывника, заложившего в указанное место динамит и поджигающего бикфордов шнур.
Перейдем к рассмотрению отношения населения России к приватизации промышленности. Известно, что объективный факт не воспринимается в общественном сознании сам по себе, как нечто данное в своей истинности. Его образ создается идеологическими и культурными средствами (в нашем случае, грубо говоря, «телевизором»). Американский социолог Дж. Александер пишет, что реальное событие переживается в зависимости от того, как его преломляют в культуре: «События – это одно дело, представление этих событий – совсем другое. Травма не является результатом переживания групповой боли… Коллективные акторы «решают», представлять ли им социальную боль как фундаментальную угрозу их чувству того, кто они есть, откуда они пришли, куда они идут» [2].
Для нашей темы из этого следует, что оценка приватизации как «добра» или «зла», есть, по выражению Александера, «продукт культуральной и социологической работы». Очевидно, что приватизация, будучи «главным инструментом» реформ, стала объектом такой позитивной пропаганды, какую только могли обеспечить «культуральные и социологические» ресурсы новой политической системы. Отсюда вытекает вопрос: что действительно измеряет социолог, какую скрытую (латентную) величину, используя как индикатор «долю положительных и отрицательных оценок» – осознанное мнение опрошенных или качество пропаганды приватизаторов? В любом случае, сдвиг в сознании, произведенный пропагандой в сторону положительных оценок, надо иметь в виду.
Если «события – это одно дело, представление этих событий – совсем другое», то к чему относится оценка общества? Индикатором чего является выраженная в пропорции ответов оценка? Как разделить веса двух разных величин, которые являются антиподами и совместно определяют оценку? Первая величина – это реальная «групповая боль», превращенная размышлениями трудящихся и их неслышным каждодневным плебисцитом в образ, интеллектуальную и духовную конструкцию, которая работает в сознании и чувстве. Социологи именно это имеют в виду, говоря об отношении населения к приватизации.
Но ведь с этой величиной суммируется и вторая величина, «нейтрализующая» первую – «продукт культуральной и социологической работы» идеологической машины реформаторов. Сила этой величины определяется количеством и качеством этого продукта, производство которого никак не связано с мнением населения. Как в работе социолога нейтрализовать эту вторую величину, чтобы измерить искомую первую величину, которая стала латентной, «покрытой» и деформированной продуктом идеологической машины?
Какого-то одного надежного метода нет, нужны аргументы, усиливающие или ослабляющие правдоподобность выводов. Для этого полезно построить временной ряд оценок, т.е. измерить сходные параметры в разные моменты действия идеологической машины. Надо также сделать дополнительные измерения, по возможности независимыми методами с иными индикаторами.
Для первого подхода ценный материал стал накапливаться с течением времени, а непосредственно в период приватизации информированность работников была крайне скудной и, соответственно, отношение определенным. Смысл операции и ее последствия от самих работников скрывались. В будущем это нанесет сильный удар по легитимности приватизированной собственности.
Вот, для примера, описание процесса приватизации Кировского завода, одного из крупных предприятий машиностроения:
«…В начале 1992 г. конференция трудового коллектива по инициативе руководства приняла еще одно решение об акционировании предприятия… Далее процесс можно уже было назвать собственно акционированием: появилась законодательная база, действовали Закон и Программа приватизации (на 1992 г.), другие директивные и методические документы… Однако отношение работников к собственно приватизации отличалось от прежней активной позиции, походило скорее на реакцию «здорового консерватора», недоверчивого ко всяким нововведениям… Реакция в целом характеризовалась индифферентностью, была сродни той, которая наблюдается при прове¬дении ваучеризации, приватизации жилья. По результатам социологического опроса были согласны с приватизацией завода, даже после того, как акт акционирования состоялся, около 60%. Противников акционирования было мало (примерно 15%), но и активных сторонников (именно активных) тоже оказалось немного. Таким образом, отношение было похоже на непротивление, не более…
Более 80% опрошенных считали, что приватизация предприятия не отве¬чает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Некоторые выражали даже опасения ухудшения своего положения. Информированность людей об условиях и целях приватизации была низкой…
Наименьшей активностью отличались ря¬довые работники, наибольшей – руководители… Рабочие проявили наименьшую заинтересованность в акционировании (согласна с приватизацией лишь половина опрошенных, намеревались покупать акции своего предприятия за деньги 37%). Именно они в первую очередь выражали опасения ухудшения своего положения. С их стороны никаких организованных выступлений ни за приватизацию, ни против нее не было. ИТР заняли среднюю позицию. Среди руководящих работников выделяется группа руководителей верхнего уровня. Они, так сказать, полностью повернулись лицом к приватизации и продвигают ее… Данная группа доминирует в проведении приватизации.
Руководство предприятия занимало однозначную позицию в вопросе распределения акций между работниками, состоявшую в недопущении преобладания коллективной собственности. Здесь сказывались как личные интересы высшего звена руководства, так и желание выполнить требования программы приватизации» [29].
Вот неопределенность: согласны с приватизацией завода около 60%, но при этом 80% работников считают, что приватизация предприятия не отве¬чает или отвечает лишь в незначительной степени их личным интересам. Ведь одно это должно было насторожить социолога. Каков ход мысли многотысячного коллектива рабочих, которые соглашаются с изменением, противоречащим их личным интересам? Можно ли принимать такое «согласие» за рациональный осознанный выбор? Это, скорее, именно признак манипуляции сознанием.
Рабочие ни за, ни против, ИТР тоже, активно за приватизацию руководители верхнего уровня. Они и были информированной и сплоченной группой и успешно добились своих целей. При свободе выбора в таком случае возникает социальное противоречие и какая-то форма протеста.
Академик Т.И. Заславская, видный идеолог перестройки, в 1995 г. так говорила об отношении населения к приватизации: «Что касается экономических интересов и поведения массовых социальных групп, то проведенная приватизация пока не оказала на них существенного влияния... Прямую зависимость заработка от личных усилий видят лишь 7% работников, остальные считают главными путями к успеху использование родственных и социальных связей, спекуляцию, мошенничество и т.д.» [30].
Иными словами, открытого протеста, по ее мнению, не было. Хотя после приватизации 93% работников не могут нормально жить – так, как жили до приватизации, за счет честного труда. Они теперь вынуждены искать сомнительные, часто преступные источники дохода («спекуляцию, мошенничество и т.д.»). Тут в формулировке социолога, согласно которой приватизация не повлияла на экономическое поведение, явная натяжка. Но протест и экономическое поведение – разные вещи.
Однако другие социологи (в том числе и либерального направления) оценивают установки работников иначе. Уже в 1994 г., еще в ходе приватизации, они наблюдали важное явление – неприятие приватизации сочеталось с молчанием населения. Многие тогда замечали, что это молчание – признак гораздо более глубокого отрицания, чем явные протесты, митинги и демонстрации. Это был признак социальной ненависти, разрыв коммуникаций – как молчание индейцев во время геноцида.
Н.Ф. Наумова писала, что «российское кризисное сознание формируется как система защиты (самозащиты) большинства от враждебности и равнодушия властвующей элиты кризисного общества». На это важное наблюдение В.П. Горяинов заметил: «Сказанное как нельзя точно подходит к большинству населения России. Например, нами по состоянию на 1994 год было показано, что по структуре ценностных ориентаций население России наиболее точно соответствовало социальной группе рабочих, униженных и оскорбленных проведенной в стране грабительской приватизацией» [8].
Здесь произнесено символическое определение: грабительская приватизация. Это – осознание приватизации как зла. Запомним это определение приватизации как грабительской, оно будет важно при интерпретации более поздних опросов.
М.К. Горшков пишет по результатам опросов 2001 г.: «Один из ключевых вопросов – как оценивают россияне свое прежнее и нынешнее отношение к реформам начала 90-х годов. Так, почти половина опрошенных заявила о том, что десять лет назад они в той или иной степени поддерживали начавшиеся тогда экономические и политические реформы, тогда как 34% либо сомневались, либо были категорически против них. Отвечая же на вопрос о своем нынешнем отношении к реформам, наши сограждане оказались более сдержанными и критичными. В результате негативные оценки десятилетнего периода реформ являются сегодня преобладающими. Так оценивают их 60% респондентов. Изменили свою точку зрения прежде всего те, кто заявлял о том, что еще на начальном этапе реформ занимал колеблющуюся позицию. Вместе с тем, и среди бывших твердых сторонников реформ оказалось достаточно много тех, кто изменил свое отношение к реформам со знака плюс на знак минус — это более 40% опрошенных» [4].
взято у
sg_karamurza в Приватизация промышленности: результаты и отношение населения. 2.
