![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Лавина кризисов
Беседа доктора философских наук Михаила Черникова с директором Центра русских исследований Института фундаментальных и прикладных исследований Московского гуманитарного университета Андреем Фурсовым.
Михаил Черников: Андрей Ильич, сегодня мы живем в каком-то странном, «переходном» состоянии. Все больше людей со все большей остротой ощущают: в последние десятилетия с миром что-то произошло, что-то бесповоротно изменилось, знакомый мир почти исчез, наука об обществе изучает не столько сегодняшний мир, сколько — по инерции — мир вчерашний.
Андрей Фурсов: Да, надо признать, что мир меняется быстрее, чем наука в ее нынешнем состоянии способна это уловить. У данного разрыва, кстати, нарастающего, три причины. Во-первых, мир действительно меняется с ускорением. Во- вторых, в современном мире немало влиятельных и могущественных сил, заинтересованных в сокрытии сути и направленности происходящих в нем процессов и успешно камуфлирующих реальность. В-третьих, мы до сих пор плохо понимаем уходящую эпоху, ее истинные движущие силы и неминуемо ими порождаемые следствия, которые могут иметь поистине катастрофический характер. Может пойти такая лавина, что само выживание человечества окажется под угрозой.
М.Ч.: Давайте, однако, не будем сразу переходить в апокалиптические тона, а постараемся разобраться с теми процессами, которые, как вы говорите, могут запустить «лавину».
А.Ф.: Хорошо. Давайте по порядку. Как вы думаете, откуда стоит начать наш анализ современности?
М.Ч.: Всякая конкретная дата, конечно, условна. История не терпит разрывов, но мне представляется, что структурные основы современного мирового порядка были определены по итогам Второй мировой войны, которая закончилась формированием двух супердержав: США и СССР. Америка обрела господство в послевоенном капиталистическом мире, которому противостоял социалистический лагерь во главе с Советским Союзом. И, как известно, первые три десятилетия послевоенного времени были на редкость успешными, а потом — в 70-е годы — что-то разладилось. Возникли серьезные деструктивные процессы, приведшие к распаду СССР и установлению так называемого однополярного мира, который на наших глазах стал погружаться в глобальный финансово-экономический кризис.
А.Ф.: Действительно, в послевоенный период (1945—1975 годы), который французы называют «славным тридцатилетием», мировая экономика демонстрировала невиданный рост. Этому способствовал целый ряд факторов: политическая стабилизация послевоенного времени, повышательная волна большого кондратьевского цикла, ускоренное внедрение накопленных к этому времени научно-технических достижений. Достаточно сказать, что в 1945—1975 годах было произведено (в стоимостном измерении) такое же количество товаров и услуг, как за предыдущие 150 лет.
М.Ч.: Все это и привело к созданию на Западе так называемого «общества благосостояния» — welfare state, в котором расцвел и стал играть все более определяющую роль «средний класс».
А.Ф.: Да, но при этом надо помнить, что расцвет welfare state в условиях капиталистического общества был обусловлен не только вышеупомянутым экономическим ростом, позволившим обеспечить безбедное существование как среднему классу, так и верхушке рабочего класса.
Не менее важно, что «делиться» элитам капиталистического мира побуждало наличие в мировой системе наряду с капитализмом системного антикапитализма — социалистического лагеря, СССР.
Само существование СССР, его бурное экономическое развитие, даже у западных политиков второй половины 1950—1960-х годов создававшее впечатление, что СССР обгонит США, эгалитарный социальный строй, наконец, способность материально поддерживать антикапиталистическое движение во всем мире, включая коммунистические, социалистические и рабочие партии на самом Западе, вынуждало капиталистов замирять свои рабочий и средний классы, откупаться от них. От рабочего класса — чтобы не бунтовал, от среднего класса — чтобы заинтересованно выполнял функцию социального буфера между буржуазией и пролетариатом.
М.Ч.: Ну и, конечно, нельзя забывать, что Запад никогда не отказывался от использования ресурсов своей периферии для обогащения стран ядра.
А.Ф.: Да, только в условиях капсистемы с ее разделением на ядро (центр) и периферию, на метрополии и колонии/полуколонии, подвергающиеся жесткой эксплуатации, в условиях невиданного в иных — локальных — системах мирового разделения труда возможно увеличение «общественного пирога» ядра не только за счет самого ядра, а за счет накопления капитала из внешних источников; при этом речь идет не просто о дани, а о систематическом изъятии прибавочного продукта в мировом масштабе.
М.Ч.: А потом наступили 70-е годы. США объявляют дефолт по доллару, отказавшись от его золотого наполнения. В результате арабско-израильского конфликта, в котором Запад выступил на стороне Израиля, арабы резко под-нимают цену на нефть. Темпы экономического роста Запада замедляются. И это на фоне увеличивающейся инфляции (возникает так называемая стагфляция). Эпоха капиталистического процветания, как казалось, подходит к концу.
А.Ф.: Действительно, начало 1970-х стало переломным во многих отношениях.
Во-первых, произошел ряд серьезных негативных изменений в экономике, и послевоенное процветание по восходящей стало более невозможным.
Во-вторых, на рубеже 1960—1970-х годов welfare state с его огромным бюрократическим аппаратом подошло к пределу своей административнополитической эффективности.
Но, на мой взгляд, у нас оказывается недооцененным третий — важнейший — фактор. А именно — политическая воля капиталистического правящего класса.
Дело в том, что разбухший средний класс стал слишком тяжелым бременем для капиталистической системы (даже в относительно благополучном ядре), а мировой экономический спад вкупе с неэффективностью и затратностью welfare state предельно обострил эту ситуацию. Численность среднего класса, помноженная на уровень его благосостояния, вышли за рамки того, что могла обеспечить капсистема без серьезных изменений своей природы и без дальнейшего существенного перераспределения в ущерб верхушке, без дальнейшей социализации капитализма.
Не меньшую, а, быть может, и большую угрозу для капверхушки представляли и политические притязания среднего класса. В этой ситуации хозяева мировой капиталистической системы прекратили свою политику классового «замирения», перегруппировались и начали социальное контрнаступление.
Идейно-теоретическим обоснованием этого контрнаступления стал крайне важный и откровенно циничный документ «Кризис демократии», написанный в 1975 году С. Хантингтоном, М. Крозье и Д. Ватануки.
В докладе четко фиксировались угрозы правящему слою — прежде всего то, что против него начинают работать демократия и welfare state (правильный перевод: государство всеобщего социального обеспечения), оформившиеся в послевоенный период. Под кризисом демократии имелся в виду не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке.
В докладе утверждалось, что развитие демократии на Западе ведет к уменьшению власти правительств, что различные группы, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, и эти «эксцессы демократии» являются вызовом существующей системе правления.
Угроза демократическому правлению в США носит не внешний характер, писали авторы, ее источник — «внутренняя динамика самой демократии в высоко-образованном, мобильном обществе, характеризующимся высокой степенью политического участия».
Эксперты рекомендовали способствовать росту невовлеченности (noninvolvement) масс в политику, развитию определенной апатии, умерить демократию, исходя из того, что она лишь способ организации власти, причем вовсе не универсальный. В частности, в докладе говорилось: «Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге (seniority), опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти».
М.Ч.: Таким образом, вы считаете, был сознательно выбран курс на ослабление демократии в интересах западной верхушки?
А.Ф.: Да, именно так и была поставлена задача. И первый удар был нанесен по становому хребту западной демократии, которую надо было умерить? Удар был нанесен по среднему классу и активной верхней части рабочего класса.
В 1979 году в Великобритании и в 1981 году в США приходят к власти рыночные фундаменталисты Тэтчер и Рейган. На место отрядов «старой» буржуазии и бюрократии, связанных государственно-монополистическим капитализмом (ГМК), приходит молодая хищная фракция корпоратократии, напрямую связанная с ТНК, боровшаяся за место под солнцем с 1940—1950-х годов и, наконец, добившаяся успеха (в немалой степени этому способствовало поражение США во Вьетнаме).
Главными задачами Тэтчер и Райгана, этих первых политиков такого ранга от корпоратократии, были демонтаж части welfare state и наступление на средний и рабочий классы.
Правда, наступление на средний класс началось с периферии капсистемы. В 1980-е годы с помощью проведенных МВФ структурных экономических реформ в Латинской Америке был почти полностью уничтожен латиноамериканский средний класс, связанный с госсектором. Досталось и среднему классу наиболее развитых стран Африки (например, Нигерии). Средства от экспроприации периферийных средних классов перекачивались на Запад, и это несколько тормозило наступление верхушки на западный средний класс.
М.Ч.: Но ведь в условиях «холодной войны» Западу нельзя было подрывать классовый консенсус?
А.Ф.: Именно поэтому и был взят курс на резкое ослабление СССР (в 1989— 1990 годах он сменился курсом на его расчленение и уничтожение). С этой целью СССР заманили в Афганистан, а далее последовал новый резкий виток холодной войны.
Когда в 1991 году СССР развалился, место холодной войны как формы управления миром заняла глобализация. Она полностью развязала руки «властелинам колец» капитализма и в то же время подвела сам капитализм и общество модерна к последней черте, поскольку, как это ни парадоксально, коммунизм играл огромную стабилизирующую роль в функционировании капсистемы.
М.Ч.: То есть вы считаете, что, победив в глобальном масштабе, капитализм сам себе «вырыл могилу»?
А.Ф. Вопреки расхожему мнению, капитализм как система не сводится к чистому и безграничному торжеству капитала. Капитал существовал до капитализма и будет существовать после него. Капитализм (ядра) — сложная система экономических, социальных и политических институтов, ограничивающая капитал в его же собственных долгосрочных интересах, не позволяющая ему охватить, сожрать все и сразу — в том числе самого себя. Совокупный капиталист есть капитал, ограниченный нацией-государством, гражданским обществом и квазидемократическими политическими институтами. Освобождение капитала (рынка) от этих институтов выгодно капиталу, но разрушительно для капитализма. Когда-то в интересах капитала оказалось создание капиталистической системы (а в интересах господствующих групп — превращение в буржуазию, а точнее, в «совокупного капиталиста», нередко против своей воли). Нет ничего удивительного, что в определенный момент интересы капитала потребуют (уже потребовали) демонтажа капитализма — только так господствующие группы могут сохранить свои привилегии и власть, трансформировав капитал в иные формы господства, а капитализм — в иную систему.
Внешняя экспансия капитала (а капитализм и был системой государственно-политической организации внешней, мировой экспансии капитала) окончилась: капитализм охватил планету в целом, а потому в этом плане больше не нужен, в смысле — не только не может обеспечить рост прибыли, но не может остановить процесс ее снижения. Поэтому широкомасштабное наступление на демократические институты, ослабление публично-правовой сферы, вырождение политики в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса, «растаивание» (fading away) нации-государства при усилении глобального рынка финансовых капиталов есть не что иное, как отчасти стихийный, а в еще большей степени направляемый (хотя, возможно, до сих пор не целиком проектно-сознательный) процесс демонтажа капитализма. Устраните все преграды на пути капитализма, дайте ему полностью реализовать себя в мировом масштабе, позвольте ему стать глобальным — и вы уничтожите его.
М.Ч.: Таким образом, вы полагаете, что, решая задачу обеспечения своего господства в современных условиях, класс капиталистов фактически формирует новый мир, новое посткапиталистическое общество?
А.Ф.: Да, но при этом запускается своего рода «лавина кризисов», среди которых выделяются три системных.
Финансово-экономический кризис, начавшийся в 2007 г. в США и сегодня охвативший по сути весь мир, часто сравнивают с кризисом 1929-1933 гг. Последний, в свою очередь, был финальной фазой затяжного кризиса 1873-1933 гг. Кстати, с этим длительным кризисом, эпоху которого голландский историк Я. Ромейн назвал "водоразделом", нередко сравнивают кризисную хронозону, начавшуюся в 1970-е, а ещё точнее — в 1973 г. и продолжающуюся до сих пор. Кризис "водораздела" 1873-1933 гг. был временем "пересдачи карт социальной игры" (Ф. Бродель), "пересдачи Карт Истории", и те, кто ухватил главные козыри, оказались "на коне" вплоть до новой пересдачи, начавшейся в 1970-е годы. Более того, у них неплохие шансы в новую эпоху добавить к старым козырям новые. Так сказать, "деньги к деньгам". Впрочем, может оказаться и "пепел к пеплу" — это как Бог бросит кости.
Значение кризиса 1873-1933 гг. неоспоримо. Именно тогда сформировались основные субъекты (игроки, агенты) ХХ века: финансовый капитал, его брат-враг революционное социалистическое движение, спецслужбы, организованная преступность; именно тогда сформировались основные противоречия, которые пришлось разрубать ХХ веку: британско-немецкие, американо-британские, немецко-русские; именно тогда была определена философская и научная повестка дня ХХ в., рухнули последние империи Старого Порядка, который буржуазия ломала с конца XVIII в., оформились государственно-монополистический капитализм (ГМК), коммунизм — системный антикапитализм, фашизм, национал-социализм и национально-освободительное движение. И, тем не менее, более правильным представляется сравнивать "водораздельный" кризис конца ХХ — начала XXI в. не с "ромейновским", а с кризисом 1490-1560-х годов, кризисом намного более масштабным, чем таковой 1870-1930-х годов, а главное — системным.
Это кризис позднего феодализма, кризис «длинного XVI века» (1453—1648 годы). В середине XIV века по Европе пронеслась эпидемия чумы, выкосившая 20 миллионов из ее 60-миллионного населения. В результате «сделочная» позиция крестьянина по отношению к феодалу резко усилилась — рабочих рук стало не хватать. В течение 30—40 лет сеньоры пытались силовым способом вернуть прежнее положение вещей, снова приводя «подлую чернь» к покорности. Ответ не заставил себя ждать долго. В 1378—1382 годах прокатываются восстания «белых колпаков» во Франции, Уота Тайлера в Англии и чомпи во Флоренции. По сути это была народная антифеодальная революция, надломившая хребет феодализму и его господствующему слою. Под давлением крестьян и бюргеров сеньоры оказались в ситуации, когда впереди замаячила угроза утраты статуса, привилегий, части богатства и превращения в лучшем случае в верхушку крестьянского или бюргерского рая. Альтернатива — уступить часть привилегий традиционному противнику, то есть центральной власти, королю. Это было меньшим злом, и оно-то и было выбрано.
В результате в XV веке начинают появляться централизованные структуры весьма репрессивного типа — «новые монархии» Людовика XI во Франции, Генриха VII в Англии, которые начинают не только ограничивать знать, но и давить низы.
Возникает государство — state (точнее lo stato — этот термин «запустил» Макиавелли), которое оказалось социальным оружием двойного назначения: королевской власти против знати и королевской власти и знати — против низов. С возникновением государства совпали открытие Америки и, как следствие, оформление нового международного разделения труда, от которого выиграли верхи, и военная революция. Все это резко изменило социальную ситуацию — началось наступление верхов на низы. В ходе этого наступления, в основе которого лежало формирование нового международного разделения труда (североатлантическая мир-система) и военная революция, экс-сеньоры превратились частично в пост- феодальную знать небуржуазного типа, частично в протобуржуазию — системообразующие элементы особого строя в истории Европы — старого порядка, который не является ни феодальным, ни буржуазным, а потому оказался пропущен в либеральных и марксистских теориях (а точнее, мифологиях) истории.
Способом формирования этого порядка стали религиозные войны, черту под которыми подвели Тридцатилетняя война (1618—1648 годы) и Вестфальский мир (1648 год). Как показывают исследования, 80—90% семей, которые в 1453 году контролировали Европу, в 1648 году сохранили свою власть. Таким образом, в ходе кризиса «длинного XVI века» позднефеодальная верхушка осуществила успешный системный трансгресс, транслировав, перенеся себя в будущее и сохранив привилегии и богатство посредством создания новой системы. Естественно, это не был сознательный проект, работали социальные инстинкты, но работали они в правильном направлении. Позднефеодальная верхушка не позволила низам снести себя и обрушила на них новую систему. В последней она заняла место
«капиталистической» (в смысле — связанной с мировым рынком) знати, а позднее — в первой половине XIX века — отчасти трансформировалась в буржуазию, отчасти уступила ей место, слившись с ней.
М.Ч.: То есть, вы считаете, что происходящая с 70-х годов XX века попытка капиталистической элиты сохранить свое господство, демонтируя «капитализм» и порождая новый авторитарно-распределительный строй, может быть уподоблена процессам, разворачивающимся при переходе от феодального общества к капитализму?
А.Ф.: Да, но это лишь первый шаг. Мы можем войти и в еще один тип кризиса, предпосылки которого уже налицо.
Речь идет о таком типе кризиса, который знаменовал собой закат античного мира.
Если сеньорам (феодалам) удалось сохранить власть, создав новую систему и превратившись в аристократию североатлантической мир-системы и «капиталистов против своей воли» (Лахман), то позднеантичные господствующие группы были сметены (вместе с их системой и цивилизацией) двойным ударом того, что Арнольд Тойнби назвал бы союзом «внутреннего и внешнего пролетариата».
Если сеньоры, грубо говоря, поставили внешнюю среду себе на службу, то про-гнившую позднеантичную верхушку смела именно внешняя среда: античная периферия затопила античный центр. Здесь налицо комбинация внутреннего (падение эффективности экономики, распад социальных связей, деградация правящей элиты, упадок ее культурной гегемонии, варваризация общества, демографический кризис) и внешнего — великое переселение народов — кризисов.
Варвары уничтожили внутренне уже варваризировавшийся мир. При этом масса варваров была фактически «выкормлена» римлянами на границах — для них были созданы удивительно благоприятные в демографическом плане условия! Племена германцев селились в порубежье с разрешения Рима (таким образом, он избегал войн с ними), получали статус «федератов» (союзников)— и пользовались плодами имперской культуры, переходя к более производительному сельскому хозяйству. И бурно размножались. За несколько веков такой политики варвары усилились и обрушились на Рим, уничтожив высокоразвитую культуру и на много веков погрузив тогдашнюю Европу во тьму невежества и раздробленности.
М.Ч. И как вы представляете себе современную аналогию кризиса античного мира?
А.Ф.: Дело в том, что современная глобальная система делится на ядро (Север, «неоимперию») и периферию (Юг, зону неоварварства). Как почти две тысячи лет назад это произошло в Римской империи. Запад в ХХ веке спровоцировал мировой демографический взрыв, а точнее, демографический взрыв на периферии. И бульшую часть этой выросшей огромной социобиомассы сегодня не просто отсекают от «общественного пирога», но вообще выталкивают из социальной жизни. Я имею в виду так называемых «трущобных людей», численность которых достигла миллиарда человек.
Трущобные «города» становятся главными конурбациями во многих странах Юга. Это — зоны бедности и самовоспроизводящегося социального распада.
Согласно прогнозам, между 2030 и 2040 годами численность этой зоны достигнет 2 млрд (при численности населения планеты — 8 млрд). По мнению специалистов, ни экологически, ни социально-экономически, ни психологически такой численности, такой концентрации, такой обездоленности и отверженности мир трущоб выдержать не сможет и его обитатели выплеснутся во внешний мир, устремившись туда, «где чисто и светло».
И это будет похлеще великого переселения народов в V—VII веках. Трущоб- ники начнут штурмовать сначала более благополучные страны самого Юга, а затем, сметая «государства-буферы», — Европу, Северную Америку и, по-видимому, Россию. Здесь они пойдут уже проторенным в ХХ веке путем мигрантов с Юга. Более того, уже осевшие на Севере выходцы с Юга — а согласно прогнозу, в 2020—2030 годах они составят 30—40 процентов населения крупнейших городов Севера — объективно окажутся союзниками новых волн мигрантов. Неизбежно возникнет (прямо по Тойнби) смычка «внутреннего пролетариата» и «внешнего пролетариата», направленная против социально организованного населения Севера.
Добавлю и еще один очень важный аспект. Основная масса населения Юга (включая мир трущоб), с одной стороны, и «южного» сегмента Севера, с другой стороны, — это молодые люди. В вышедшей недавно книге «Сыновья и мировое господство: роль терроризма в подъеме и падении наций» Гуннар Гейнсон пишет о том, что демографический провал наступает тогда, когда в популяции — менее 80 мальчиков на 100 мужчин возраста 40—44 лет. Это ситуация Западной Европы (например, в Германии — 50 на 100, т.е. демографический провал). На Юге ситуация диаметрально противоположная: в секторе Газа (Палестина) это соотношение 464 на 100, в Афганистане — 403 на 100, в Сомали — 364 на 100, в Ираке — 354 на 100. Ясно, что Юг — это демографическое будущее мира: с 1900 по 2000 год население исламского мира выросло со 150 млн до 1 200 млн — 800 процентов роста; Китая — с 400 млн до 1 200 млн — 300 процентов роста; Индии — с 250 млн до 1 000 млн — 400 процентов роста. И, повторю, огромную часть этой биомассы составляет молодежь. И на Севере основная масса выходцев с Юга — молодежь. А ведь хорошо известно, что как только численность молодежи в обществе достигает 25—30 процентов, происходит взрыв насилия.
Таким образом, в самом ядре капсистемы мы имеем, с одной стороны, сытое, белое, атомизированное христианское (формально, поскольку нынешний Запад — это уже во многом не только постзападное, но и постхристианское общество, которому «толерантность» и «политкорректность» не позволяют защищать свою культуру и свои ценности как от своих «меньшинств», так и от чуждых внешних сил) население, главным образом, пожилого и среднего возраста, с другой — голодное, чувствующее себя обделенным и отверженным, цветное, общинно или кланово организованное, чаще всего мусульманское, молодое, с явным вкусом к насилию и криминалу население.
М.Ч.: И это еще не все, вы также говорите о третьем типе кризиса?
А.Ф.: К сожалению, да. Третий тип кризиса — самый страшный, наиболее про-должительный — это кризис верхнего палеолита. Он начался примерно 25 тысяч лет назад и закончился за 10—8 тысяч лет до нашей эры так называемой «неолитической революцией», т.е. продолжался около 15 тысяч лет, 150 веков — это не пять первых «темных веков» Европы (V—IX вв.) или три века второго «темновековья» (середина XIV — середина XVII вв.). Кризис верхнего палеолита был кризисом присваивающего хозяйства — прежде всего высокоспециализированной охоты на крупного зверя, которая обеспечивала высокий уровень избыточного продукта, а следовательно, значительный демографический рост. В какой-то момент численность населения и ресурсы пришли в противоречие, и начался кризис — экономический, демографический, экологический, социальный, т.е. тотальный системный кризис, который усугублялся ухудшением природно-климатических условий. Результат — уменьшение населения на 75—85 процентов, социальная деградация, примитивизация искусства, 150 веков жесточайшей борьбы людей за выживание — с природой и другими людьми. Переход к производящему хозяйству — земледелию и скотоводству — произошел не от хорошей жизни, то была адаптация к условиям кризиса. В результате этой адаптации возник мир, в котором мы до сих пор живем и который, по-видимому, заканчивает свое существование на наших глазах.
М.Ч.: Пожалуйста, поясните свою мысль.
А.Ф.: Капитализм — глобальная, планетарная система, основанная на эксплуатации не только человека, но и природы. Включив в свои производственноэкономические процессы биосферу в целом, капитализм привел ее в состояние глобального экологического, а человечество — в состояние ресурсного кризиса. Типологически такого не было со времен верхнепалеолитического кризиса. При этом, конечно, нынешний масштаб несопоставим с верхнепалеолитическим. Таким образом, демонтаж капитализма развивается на фоне глобального биосферно-ресурсного кризиса, а к его позднефеодальному и позднеантичному кризисным качествам добавляется намного более тяжелое по своему содержанию и последствиям — верхнепалеолитическое. Мы получаем кризис-матрешку, кризис-домино, где один кризис влечет за собой другой, более масштабный и разрушительный.
М.Ч.: А запускает «лавину кризисов» политический проект неолиберализма, приводящий в современных условиях к фактическому демонтажу капита-лизма?
А.Ф.: Я полагаю, что демонтаж капитализма открывает невиданный ящик не-виданной Пандоры с невиданными последствиями. А ведь мы ничего не сказали ни об усилении в XXI веке (пик — XXII в.) геовулканической активности, ни о неизбежном изменении направления земной оси (происходит раз в 12-15 тысяч лет, последняя произошла как раз 12-13 тысяч лет назад), ни о том, что заканчивается «долгое лето» — теплый десятитысячный отрезок в каждом стотысячеле- тии — 90 тысяч лет приходятся на ледниковый период.
Чертами трёх кризисов, о которых шла речь, нынешний кризис-демонтаж капитализма не исчерпывается. Его кризис автоматически означает ещё несколько кризисов. Во-первых, это кризис западной цивилизации в том виде, в каком она сформировалась за последние тысячу лет. Во-вторых, это кризис христианства в самых разных его аспектах: частном (кризис протестантского отношения к труду на фоне стремительно растущих тенденций к гедонизму, потреблению, более или менее активному ничегонеделанию как верхов, так и низов), общем (кризис христианского типа личности), проектном. О последнем стоит сказать особо, поскольку кризис капитализма конца ХХ — начала XXI в. это и кризис библейского проекта.
В течение двух тысячелетий верхушка (сначала средиземноморская, затем европейская, а в XIX-ХХ вв. — мировая), использовав и приспособив к своим нуждам протестно-эмансипаторский проект Иисуса Христа и одновременно приглушив его (идейно — с помощью прежде всего Ветхого Завета, организационно — с помощью христианской церкви), превратила его в библейский проект. Библейский проект как средство держать в узде "маленького человека" главным образом изнутри (интериоризация контроля) сменил древнеегипетский проект, последним персонификатором которого была Римская империя, с его акцентом на внешний контроль. Несмотря на то, что библейский проект дал немало сбоев (откол католицизма от православия — ортодоксии в политических целях; возникновение протестантизма как начало иудаизации христианства; возникновение пантеистического и атеистического Просвещения и его "отростков" — либерализма и особенно марксизма как не просто светской, а дехристианизированной версии библейского проекта), в течение почти двух тысяч лет в целом, пусть всё хуже, но он справлялся с задачами, для решения которых его создали. С последней трети ХХ в. библейский проект не работает. "Демонтажники" капитализма должны будут создать не только новую систему, но и новый проект. Глобофашизм "неоконов" — этих леваков, прошедших "правую школу" Лео Штрауса и начитавшихся Платона, вряд ли пройдёт.
В-третьих, кризис капитализма — это кризис Цивилизации, т.е. земной цивилизации в том виде, в каком он существует последние 10-12 тыс. лет (13653 года по индийской хронологии; 13542 года — по древнеегипетской и ассирийской; 10498-10499 по хронологии ольмеков и майя). Эпоху земной цивилизации я называю Эпохой (или Временем) Пирамид и Сфинкса: археологические данные последних десятилетий свидетельствуют, что возраст пирамид и особенно Сфинкса древнее, чем предполагалось, датируются эти сооружения 8-10 тысячелетиями до н.э. и построены по-видимому представителями цивилизации, предшествовавшей египетской.
Мир Пирамид подходит к концу вместе с капитализмом. Научно-техническая революция (НТР), благодаря которой информационные (вещественные) факторы начинают господствовать над вещественными ("материальными") — это не вторая промышленная революция, а нечто более серьёзное, сопоставимое по масштабу с неолитической.
Разумеется, от всего этого можно отмахнуться как от нагнетания страхов, от "черновидения" (Ст. Лем). Однако лучше жить по принципу "кто предупреждён, тот вооружён", чем стать жертвой "синдрома Сидония Аполлинария", т.е. в упор не видеть уже нависшей над головой угрозы.
М.Ч.: А каковы, по-вашему, варианты посткризисного развития, если, конечно, удастся выйти из кризиса минимально катастрофичным образом?
А.Ф.: Теоретически вариантов несколько — от высокотехнологичной цивилизации того типа, что описывал Иван Ефремов в «Туманности Андромеды», до футуроархаических империй того типа, что Лукас изобразил в «Звездных войнах». Реально новая система, скорее всего, будет футуроархаической: мир сверхновых технологий будет соседствовать с миром неоархаических или даже неоварварских структур.
Как и в XIV-XVI веках, на планете будет мозаика различных форм социального, властного и экономического устройства. Это будет мир контрастов: рядом со сверхсовременными анклавами «регион-экономик» (Е. Омаэ) будут существовать демодернизирующиеся, архаичные и даже асоциальные зоны. Капиталистическая эпоха, особенно ее модерновая фаза, будет казаться фантастическим временем, которое быстро мифологизируют. Темпы развития посткапиталистического, постцивилизационного мира будут заметно ниже, чем капсистемы, а возможно даже и Эпохи Пирамид в целом. Скорее всего, Цивилизация была краткой экспонентой между двумя асимптотами — Палеолитом, и тем, что идёт на смену Цивилизации. Грустно? Да. Но грустно с точки зрения Просвещения, библейского проекта и христианства, с которыми надо попрощаться, — vixerunt. Будущее — это не линейное продолжение эпохи капитализма и даже Эпохи Пирамид, это нечто другое, более сложное и более простое одновременно.
Развитие новой системы, а как и большинство социальных систем она просуществует 600, самое большее 1000 лет, будет протекать во все менее благоприятных природных условиях, а потому вполне возможны, если не неизбежны дальнейшее нарастание варваризации и архаизации в разных частях планеты. В любом случае одной из важнейших задач людей этого неласкового будущего станет сохранение знаний и подготовка к природным катастрофам, прежде всего — к новому ледниковому периоду. Однако за это неласковое будущее XXIII—XXX веков надо еще будет побороться и в XXI—XXII веках, и сегодня.
Что можно сегодня противопоставить демонтажникам? Не так много, но и не так мало — волю и разум. Волю противопоставить их социал-дарвинистскому прогрессу этику брахманов и кшатриев, т.е. этике менял с их философией гешефта надо противопоставить этику воинов и жрецов (священников). Разум — это новое рациональное знание о мире. Новая этика и новое знание — вот щит и меч против цивилизации менял. Гарантирует ли это победу? Нет. Победа обретается в борьбе. Но это гарантирует волю к победе и достоинство как состояние ума и души. И надежду на то, что мы пройдём кризис, в который погружаются капитализм и западная цивилизация, что мы останемся на корабле, скользящем по волнам Океана Времени, в который погружается Эпоха Пирамид.
Впервые опубликовано в журнале «Подъём»
взято у![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
swamp_lynx в Лавина кризисов
Источник.
Михаил Черников: Андрей Ильич, сегодня мы живем в каком-то странном, «переходном» состоянии. Все больше людей со все большей остротой ощущают: в последние десятилетия с миром что-то произошло, что-то бесповоротно изменилось, знакомый мир почти исчез, наука об обществе изучает не столько сегодняшний мир, сколько — по инерции — мир вчерашний.
Андрей Фурсов: Да, надо признать, что мир меняется быстрее, чем наука в ее нынешнем состоянии способна это уловить. У данного разрыва, кстати, нарастающего, три причины. Во-первых, мир действительно меняется с ускорением. Во- вторых, в современном мире немало влиятельных и могущественных сил, заинтересованных в сокрытии сути и направленности происходящих в нем процессов и успешно камуфлирующих реальность. В-третьих, мы до сих пор плохо понимаем уходящую эпоху, ее истинные движущие силы и неминуемо ими порождаемые следствия, которые могут иметь поистине катастрофический характер. Может пойти такая лавина, что само выживание человечества окажется под угрозой.
М.Ч.: Давайте, однако, не будем сразу переходить в апокалиптические тона, а постараемся разобраться с теми процессами, которые, как вы говорите, могут запустить «лавину».
А.Ф.: Хорошо. Давайте по порядку. Как вы думаете, откуда стоит начать наш анализ современности?
М.Ч.: Всякая конкретная дата, конечно, условна. История не терпит разрывов, но мне представляется, что структурные основы современного мирового порядка были определены по итогам Второй мировой войны, которая закончилась формированием двух супердержав: США и СССР. Америка обрела господство в послевоенном капиталистическом мире, которому противостоял социалистический лагерь во главе с Советским Союзом. И, как известно, первые три десятилетия послевоенного времени были на редкость успешными, а потом — в 70-е годы — что-то разладилось. Возникли серьезные деструктивные процессы, приведшие к распаду СССР и установлению так называемого однополярного мира, который на наших глазах стал погружаться в глобальный финансово-экономический кризис.
А.Ф.: Действительно, в послевоенный период (1945—1975 годы), который французы называют «славным тридцатилетием», мировая экономика демонстрировала невиданный рост. Этому способствовал целый ряд факторов: политическая стабилизация послевоенного времени, повышательная волна большого кондратьевского цикла, ускоренное внедрение накопленных к этому времени научно-технических достижений. Достаточно сказать, что в 1945—1975 годах было произведено (в стоимостном измерении) такое же количество товаров и услуг, как за предыдущие 150 лет.
М.Ч.: Все это и привело к созданию на Западе так называемого «общества благосостояния» — welfare state, в котором расцвел и стал играть все более определяющую роль «средний класс».
А.Ф.: Да, но при этом надо помнить, что расцвет welfare state в условиях капиталистического общества был обусловлен не только вышеупомянутым экономическим ростом, позволившим обеспечить безбедное существование как среднему классу, так и верхушке рабочего класса.
Не менее важно, что «делиться» элитам капиталистического мира побуждало наличие в мировой системе наряду с капитализмом системного антикапитализма — социалистического лагеря, СССР.
Само существование СССР, его бурное экономическое развитие, даже у западных политиков второй половины 1950—1960-х годов создававшее впечатление, что СССР обгонит США, эгалитарный социальный строй, наконец, способность материально поддерживать антикапиталистическое движение во всем мире, включая коммунистические, социалистические и рабочие партии на самом Западе, вынуждало капиталистов замирять свои рабочий и средний классы, откупаться от них. От рабочего класса — чтобы не бунтовал, от среднего класса — чтобы заинтересованно выполнял функцию социального буфера между буржуазией и пролетариатом.
М.Ч.: Ну и, конечно, нельзя забывать, что Запад никогда не отказывался от использования ресурсов своей периферии для обогащения стран ядра.
А.Ф.: Да, только в условиях капсистемы с ее разделением на ядро (центр) и периферию, на метрополии и колонии/полуколонии, подвергающиеся жесткой эксплуатации, в условиях невиданного в иных — локальных — системах мирового разделения труда возможно увеличение «общественного пирога» ядра не только за счет самого ядра, а за счет накопления капитала из внешних источников; при этом речь идет не просто о дани, а о систематическом изъятии прибавочного продукта в мировом масштабе.
М.Ч.: А потом наступили 70-е годы. США объявляют дефолт по доллару, отказавшись от его золотого наполнения. В результате арабско-израильского конфликта, в котором Запад выступил на стороне Израиля, арабы резко под-нимают цену на нефть. Темпы экономического роста Запада замедляются. И это на фоне увеличивающейся инфляции (возникает так называемая стагфляция). Эпоха капиталистического процветания, как казалось, подходит к концу.
А.Ф.: Действительно, начало 1970-х стало переломным во многих отношениях.
Во-первых, произошел ряд серьезных негативных изменений в экономике, и послевоенное процветание по восходящей стало более невозможным.
Во-вторых, на рубеже 1960—1970-х годов welfare state с его огромным бюрократическим аппаратом подошло к пределу своей административнополитической эффективности.
Но, на мой взгляд, у нас оказывается недооцененным третий — важнейший — фактор. А именно — политическая воля капиталистического правящего класса.
Дело в том, что разбухший средний класс стал слишком тяжелым бременем для капиталистической системы (даже в относительно благополучном ядре), а мировой экономический спад вкупе с неэффективностью и затратностью welfare state предельно обострил эту ситуацию. Численность среднего класса, помноженная на уровень его благосостояния, вышли за рамки того, что могла обеспечить капсистема без серьезных изменений своей природы и без дальнейшего существенного перераспределения в ущерб верхушке, без дальнейшей социализации капитализма.
Не меньшую, а, быть может, и большую угрозу для капверхушки представляли и политические притязания среднего класса. В этой ситуации хозяева мировой капиталистической системы прекратили свою политику классового «замирения», перегруппировались и начали социальное контрнаступление.
Идейно-теоретическим обоснованием этого контрнаступления стал крайне важный и откровенно циничный документ «Кризис демократии», написанный в 1975 году С. Хантингтоном, М. Крозье и Д. Ватануки.
В докладе четко фиксировались угрозы правящему слою — прежде всего то, что против него начинают работать демократия и welfare state (правильный перевод: государство всеобщего социального обеспечения), оформившиеся в послевоенный период. Под кризисом демократии имелся в виду не кризис демократии вообще, а такое развитие демократии, которое невыгодно верхушке.
В докладе утверждалось, что развитие демократии на Западе ведет к уменьшению власти правительств, что различные группы, пользуясь демократией, начали борьбу за такие права и привилегии, на которые ранее никогда не претендовали, и эти «эксцессы демократии» являются вызовом существующей системе правления.
Угроза демократическому правлению в США носит не внешний характер, писали авторы, ее источник — «внутренняя динамика самой демократии в высоко-образованном, мобильном обществе, характеризующимся высокой степенью политического участия».
Эксперты рекомендовали способствовать росту невовлеченности (noninvolvement) масс в политику, развитию определенной апатии, умерить демократию, исходя из того, что она лишь способ организации власти, причем вовсе не универсальный. В частности, в докладе говорилось: «Во многих случаях необходимость в экспертном знании, превосходстве в положении и ранге (seniority), опыте и особых способностях могут перевешивать притязания демократии как способа конституирования власти».
М.Ч.: Таким образом, вы считаете, был сознательно выбран курс на ослабление демократии в интересах западной верхушки?
А.Ф.: Да, именно так и была поставлена задача. И первый удар был нанесен по становому хребту западной демократии, которую надо было умерить? Удар был нанесен по среднему классу и активной верхней части рабочего класса.
В 1979 году в Великобритании и в 1981 году в США приходят к власти рыночные фундаменталисты Тэтчер и Рейган. На место отрядов «старой» буржуазии и бюрократии, связанных государственно-монополистическим капитализмом (ГМК), приходит молодая хищная фракция корпоратократии, напрямую связанная с ТНК, боровшаяся за место под солнцем с 1940—1950-х годов и, наконец, добившаяся успеха (в немалой степени этому способствовало поражение США во Вьетнаме).
Главными задачами Тэтчер и Райгана, этих первых политиков такого ранга от корпоратократии, были демонтаж части welfare state и наступление на средний и рабочий классы.
Правда, наступление на средний класс началось с периферии капсистемы. В 1980-е годы с помощью проведенных МВФ структурных экономических реформ в Латинской Америке был почти полностью уничтожен латиноамериканский средний класс, связанный с госсектором. Досталось и среднему классу наиболее развитых стран Африки (например, Нигерии). Средства от экспроприации периферийных средних классов перекачивались на Запад, и это несколько тормозило наступление верхушки на западный средний класс.
М.Ч.: Но ведь в условиях «холодной войны» Западу нельзя было подрывать классовый консенсус?
А.Ф.: Именно поэтому и был взят курс на резкое ослабление СССР (в 1989— 1990 годах он сменился курсом на его расчленение и уничтожение). С этой целью СССР заманили в Афганистан, а далее последовал новый резкий виток холодной войны.
Когда в 1991 году СССР развалился, место холодной войны как формы управления миром заняла глобализация. Она полностью развязала руки «властелинам колец» капитализма и в то же время подвела сам капитализм и общество модерна к последней черте, поскольку, как это ни парадоксально, коммунизм играл огромную стабилизирующую роль в функционировании капсистемы.
М.Ч.: То есть вы считаете, что, победив в глобальном масштабе, капитализм сам себе «вырыл могилу»?
А.Ф. Вопреки расхожему мнению, капитализм как система не сводится к чистому и безграничному торжеству капитала. Капитал существовал до капитализма и будет существовать после него. Капитализм (ядра) — сложная система экономических, социальных и политических институтов, ограничивающая капитал в его же собственных долгосрочных интересах, не позволяющая ему охватить, сожрать все и сразу — в том числе самого себя. Совокупный капиталист есть капитал, ограниченный нацией-государством, гражданским обществом и квазидемократическими политическими институтами. Освобождение капитала (рынка) от этих институтов выгодно капиталу, но разрушительно для капитализма. Когда-то в интересах капитала оказалось создание капиталистической системы (а в интересах господствующих групп — превращение в буржуазию, а точнее, в «совокупного капиталиста», нередко против своей воли). Нет ничего удивительного, что в определенный момент интересы капитала потребуют (уже потребовали) демонтажа капитализма — только так господствующие группы могут сохранить свои привилегии и власть, трансформировав капитал в иные формы господства, а капитализм — в иную систему.
Внешняя экспансия капитала (а капитализм и был системой государственно-политической организации внешней, мировой экспансии капитала) окончилась: капитализм охватил планету в целом, а потому в этом плане больше не нужен, в смысле — не только не может обеспечить рост прибыли, но не может остановить процесс ее снижения. Поэтому широкомасштабное наступление на демократические институты, ослабление публично-правовой сферы, вырождение политики в комбинацию административной системы и шоу-бизнеса, «растаивание» (fading away) нации-государства при усилении глобального рынка финансовых капиталов есть не что иное, как отчасти стихийный, а в еще большей степени направляемый (хотя, возможно, до сих пор не целиком проектно-сознательный) процесс демонтажа капитализма. Устраните все преграды на пути капитализма, дайте ему полностью реализовать себя в мировом масштабе, позвольте ему стать глобальным — и вы уничтожите его.
М.Ч.: Таким образом, вы полагаете, что, решая задачу обеспечения своего господства в современных условиях, класс капиталистов фактически формирует новый мир, новое посткапиталистическое общество?
А.Ф.: Да, но при этом запускается своего рода «лавина кризисов», среди которых выделяются три системных.
Финансово-экономический кризис, начавшийся в 2007 г. в США и сегодня охвативший по сути весь мир, часто сравнивают с кризисом 1929-1933 гг. Последний, в свою очередь, был финальной фазой затяжного кризиса 1873-1933 гг. Кстати, с этим длительным кризисом, эпоху которого голландский историк Я. Ромейн назвал "водоразделом", нередко сравнивают кризисную хронозону, начавшуюся в 1970-е, а ещё точнее — в 1973 г. и продолжающуюся до сих пор. Кризис "водораздела" 1873-1933 гг. был временем "пересдачи карт социальной игры" (Ф. Бродель), "пересдачи Карт Истории", и те, кто ухватил главные козыри, оказались "на коне" вплоть до новой пересдачи, начавшейся в 1970-е годы. Более того, у них неплохие шансы в новую эпоху добавить к старым козырям новые. Так сказать, "деньги к деньгам". Впрочем, может оказаться и "пепел к пеплу" — это как Бог бросит кости.
Значение кризиса 1873-1933 гг. неоспоримо. Именно тогда сформировались основные субъекты (игроки, агенты) ХХ века: финансовый капитал, его брат-враг революционное социалистическое движение, спецслужбы, организованная преступность; именно тогда сформировались основные противоречия, которые пришлось разрубать ХХ веку: британско-немецкие, американо-британские, немецко-русские; именно тогда была определена философская и научная повестка дня ХХ в., рухнули последние империи Старого Порядка, который буржуазия ломала с конца XVIII в., оформились государственно-монополистический капитализм (ГМК), коммунизм — системный антикапитализм, фашизм, национал-социализм и национально-освободительное движение. И, тем не менее, более правильным представляется сравнивать "водораздельный" кризис конца ХХ — начала XXI в. не с "ромейновским", а с кризисом 1490-1560-х годов, кризисом намного более масштабным, чем таковой 1870-1930-х годов, а главное — системным.
Это кризис позднего феодализма, кризис «длинного XVI века» (1453—1648 годы). В середине XIV века по Европе пронеслась эпидемия чумы, выкосившая 20 миллионов из ее 60-миллионного населения. В результате «сделочная» позиция крестьянина по отношению к феодалу резко усилилась — рабочих рук стало не хватать. В течение 30—40 лет сеньоры пытались силовым способом вернуть прежнее положение вещей, снова приводя «подлую чернь» к покорности. Ответ не заставил себя ждать долго. В 1378—1382 годах прокатываются восстания «белых колпаков» во Франции, Уота Тайлера в Англии и чомпи во Флоренции. По сути это была народная антифеодальная революция, надломившая хребет феодализму и его господствующему слою. Под давлением крестьян и бюргеров сеньоры оказались в ситуации, когда впереди замаячила угроза утраты статуса, привилегий, части богатства и превращения в лучшем случае в верхушку крестьянского или бюргерского рая. Альтернатива — уступить часть привилегий традиционному противнику, то есть центральной власти, королю. Это было меньшим злом, и оно-то и было выбрано.
В результате в XV веке начинают появляться централизованные структуры весьма репрессивного типа — «новые монархии» Людовика XI во Франции, Генриха VII в Англии, которые начинают не только ограничивать знать, но и давить низы.
Возникает государство — state (точнее lo stato — этот термин «запустил» Макиавелли), которое оказалось социальным оружием двойного назначения: королевской власти против знати и королевской власти и знати — против низов. С возникновением государства совпали открытие Америки и, как следствие, оформление нового международного разделения труда, от которого выиграли верхи, и военная революция. Все это резко изменило социальную ситуацию — началось наступление верхов на низы. В ходе этого наступления, в основе которого лежало формирование нового международного разделения труда (североатлантическая мир-система) и военная революция, экс-сеньоры превратились частично в пост- феодальную знать небуржуазного типа, частично в протобуржуазию — системообразующие элементы особого строя в истории Европы — старого порядка, который не является ни феодальным, ни буржуазным, а потому оказался пропущен в либеральных и марксистских теориях (а точнее, мифологиях) истории.
Способом формирования этого порядка стали религиозные войны, черту под которыми подвели Тридцатилетняя война (1618—1648 годы) и Вестфальский мир (1648 год). Как показывают исследования, 80—90% семей, которые в 1453 году контролировали Европу, в 1648 году сохранили свою власть. Таким образом, в ходе кризиса «длинного XVI века» позднефеодальная верхушка осуществила успешный системный трансгресс, транслировав, перенеся себя в будущее и сохранив привилегии и богатство посредством создания новой системы. Естественно, это не был сознательный проект, работали социальные инстинкты, но работали они в правильном направлении. Позднефеодальная верхушка не позволила низам снести себя и обрушила на них новую систему. В последней она заняла место
«капиталистической» (в смысле — связанной с мировым рынком) знати, а позднее — в первой половине XIX века — отчасти трансформировалась в буржуазию, отчасти уступила ей место, слившись с ней.
М.Ч.: То есть, вы считаете, что происходящая с 70-х годов XX века попытка капиталистической элиты сохранить свое господство, демонтируя «капитализм» и порождая новый авторитарно-распределительный строй, может быть уподоблена процессам, разворачивающимся при переходе от феодального общества к капитализму?
А.Ф.: Да, но это лишь первый шаг. Мы можем войти и в еще один тип кризиса, предпосылки которого уже налицо.
Речь идет о таком типе кризиса, который знаменовал собой закат античного мира.
Если сеньорам (феодалам) удалось сохранить власть, создав новую систему и превратившись в аристократию североатлантической мир-системы и «капиталистов против своей воли» (Лахман), то позднеантичные господствующие группы были сметены (вместе с их системой и цивилизацией) двойным ударом того, что Арнольд Тойнби назвал бы союзом «внутреннего и внешнего пролетариата».
Если сеньоры, грубо говоря, поставили внешнюю среду себе на службу, то про-гнившую позднеантичную верхушку смела именно внешняя среда: античная периферия затопила античный центр. Здесь налицо комбинация внутреннего (падение эффективности экономики, распад социальных связей, деградация правящей элиты, упадок ее культурной гегемонии, варваризация общества, демографический кризис) и внешнего — великое переселение народов — кризисов.
Варвары уничтожили внутренне уже варваризировавшийся мир. При этом масса варваров была фактически «выкормлена» римлянами на границах — для них были созданы удивительно благоприятные в демографическом плане условия! Племена германцев селились в порубежье с разрешения Рима (таким образом, он избегал войн с ними), получали статус «федератов» (союзников)— и пользовались плодами имперской культуры, переходя к более производительному сельскому хозяйству. И бурно размножались. За несколько веков такой политики варвары усилились и обрушились на Рим, уничтожив высокоразвитую культуру и на много веков погрузив тогдашнюю Европу во тьму невежества и раздробленности.
М.Ч. И как вы представляете себе современную аналогию кризиса античного мира?
А.Ф.: Дело в том, что современная глобальная система делится на ядро (Север, «неоимперию») и периферию (Юг, зону неоварварства). Как почти две тысячи лет назад это произошло в Римской империи. Запад в ХХ веке спровоцировал мировой демографический взрыв, а точнее, демографический взрыв на периферии. И бульшую часть этой выросшей огромной социобиомассы сегодня не просто отсекают от «общественного пирога», но вообще выталкивают из социальной жизни. Я имею в виду так называемых «трущобных людей», численность которых достигла миллиарда человек.
Трущобные «города» становятся главными конурбациями во многих странах Юга. Это — зоны бедности и самовоспроизводящегося социального распада.
Согласно прогнозам, между 2030 и 2040 годами численность этой зоны достигнет 2 млрд (при численности населения планеты — 8 млрд). По мнению специалистов, ни экологически, ни социально-экономически, ни психологически такой численности, такой концентрации, такой обездоленности и отверженности мир трущоб выдержать не сможет и его обитатели выплеснутся во внешний мир, устремившись туда, «где чисто и светло».
И это будет похлеще великого переселения народов в V—VII веках. Трущоб- ники начнут штурмовать сначала более благополучные страны самого Юга, а затем, сметая «государства-буферы», — Европу, Северную Америку и, по-видимому, Россию. Здесь они пойдут уже проторенным в ХХ веке путем мигрантов с Юга. Более того, уже осевшие на Севере выходцы с Юга — а согласно прогнозу, в 2020—2030 годах они составят 30—40 процентов населения крупнейших городов Севера — объективно окажутся союзниками новых волн мигрантов. Неизбежно возникнет (прямо по Тойнби) смычка «внутреннего пролетариата» и «внешнего пролетариата», направленная против социально организованного населения Севера.
Добавлю и еще один очень важный аспект. Основная масса населения Юга (включая мир трущоб), с одной стороны, и «южного» сегмента Севера, с другой стороны, — это молодые люди. В вышедшей недавно книге «Сыновья и мировое господство: роль терроризма в подъеме и падении наций» Гуннар Гейнсон пишет о том, что демографический провал наступает тогда, когда в популяции — менее 80 мальчиков на 100 мужчин возраста 40—44 лет. Это ситуация Западной Европы (например, в Германии — 50 на 100, т.е. демографический провал). На Юге ситуация диаметрально противоположная: в секторе Газа (Палестина) это соотношение 464 на 100, в Афганистане — 403 на 100, в Сомали — 364 на 100, в Ираке — 354 на 100. Ясно, что Юг — это демографическое будущее мира: с 1900 по 2000 год население исламского мира выросло со 150 млн до 1 200 млн — 800 процентов роста; Китая — с 400 млн до 1 200 млн — 300 процентов роста; Индии — с 250 млн до 1 000 млн — 400 процентов роста. И, повторю, огромную часть этой биомассы составляет молодежь. И на Севере основная масса выходцев с Юга — молодежь. А ведь хорошо известно, что как только численность молодежи в обществе достигает 25—30 процентов, происходит взрыв насилия.
Таким образом, в самом ядре капсистемы мы имеем, с одной стороны, сытое, белое, атомизированное христианское (формально, поскольку нынешний Запад — это уже во многом не только постзападное, но и постхристианское общество, которому «толерантность» и «политкорректность» не позволяют защищать свою культуру и свои ценности как от своих «меньшинств», так и от чуждых внешних сил) население, главным образом, пожилого и среднего возраста, с другой — голодное, чувствующее себя обделенным и отверженным, цветное, общинно или кланово организованное, чаще всего мусульманское, молодое, с явным вкусом к насилию и криминалу население.
М.Ч.: И это еще не все, вы также говорите о третьем типе кризиса?
А.Ф.: К сожалению, да. Третий тип кризиса — самый страшный, наиболее про-должительный — это кризис верхнего палеолита. Он начался примерно 25 тысяч лет назад и закончился за 10—8 тысяч лет до нашей эры так называемой «неолитической революцией», т.е. продолжался около 15 тысяч лет, 150 веков — это не пять первых «темных веков» Европы (V—IX вв.) или три века второго «темновековья» (середина XIV — середина XVII вв.). Кризис верхнего палеолита был кризисом присваивающего хозяйства — прежде всего высокоспециализированной охоты на крупного зверя, которая обеспечивала высокий уровень избыточного продукта, а следовательно, значительный демографический рост. В какой-то момент численность населения и ресурсы пришли в противоречие, и начался кризис — экономический, демографический, экологический, социальный, т.е. тотальный системный кризис, который усугублялся ухудшением природно-климатических условий. Результат — уменьшение населения на 75—85 процентов, социальная деградация, примитивизация искусства, 150 веков жесточайшей борьбы людей за выживание — с природой и другими людьми. Переход к производящему хозяйству — земледелию и скотоводству — произошел не от хорошей жизни, то была адаптация к условиям кризиса. В результате этой адаптации возник мир, в котором мы до сих пор живем и который, по-видимому, заканчивает свое существование на наших глазах.
М.Ч.: Пожалуйста, поясните свою мысль.
А.Ф.: Капитализм — глобальная, планетарная система, основанная на эксплуатации не только человека, но и природы. Включив в свои производственноэкономические процессы биосферу в целом, капитализм привел ее в состояние глобального экологического, а человечество — в состояние ресурсного кризиса. Типологически такого не было со времен верхнепалеолитического кризиса. При этом, конечно, нынешний масштаб несопоставим с верхнепалеолитическим. Таким образом, демонтаж капитализма развивается на фоне глобального биосферно-ресурсного кризиса, а к его позднефеодальному и позднеантичному кризисным качествам добавляется намного более тяжелое по своему содержанию и последствиям — верхнепалеолитическое. Мы получаем кризис-матрешку, кризис-домино, где один кризис влечет за собой другой, более масштабный и разрушительный.
М.Ч.: А запускает «лавину кризисов» политический проект неолиберализма, приводящий в современных условиях к фактическому демонтажу капита-лизма?
А.Ф.: Я полагаю, что демонтаж капитализма открывает невиданный ящик не-виданной Пандоры с невиданными последствиями. А ведь мы ничего не сказали ни об усилении в XXI веке (пик — XXII в.) геовулканической активности, ни о неизбежном изменении направления земной оси (происходит раз в 12-15 тысяч лет, последняя произошла как раз 12-13 тысяч лет назад), ни о том, что заканчивается «долгое лето» — теплый десятитысячный отрезок в каждом стотысячеле- тии — 90 тысяч лет приходятся на ледниковый период.
Чертами трёх кризисов, о которых шла речь, нынешний кризис-демонтаж капитализма не исчерпывается. Его кризис автоматически означает ещё несколько кризисов. Во-первых, это кризис западной цивилизации в том виде, в каком она сформировалась за последние тысячу лет. Во-вторых, это кризис христианства в самых разных его аспектах: частном (кризис протестантского отношения к труду на фоне стремительно растущих тенденций к гедонизму, потреблению, более или менее активному ничегонеделанию как верхов, так и низов), общем (кризис христианского типа личности), проектном. О последнем стоит сказать особо, поскольку кризис капитализма конца ХХ — начала XXI в. это и кризис библейского проекта.
В течение двух тысячелетий верхушка (сначала средиземноморская, затем европейская, а в XIX-ХХ вв. — мировая), использовав и приспособив к своим нуждам протестно-эмансипаторский проект Иисуса Христа и одновременно приглушив его (идейно — с помощью прежде всего Ветхого Завета, организационно — с помощью христианской церкви), превратила его в библейский проект. Библейский проект как средство держать в узде "маленького человека" главным образом изнутри (интериоризация контроля) сменил древнеегипетский проект, последним персонификатором которого была Римская империя, с его акцентом на внешний контроль. Несмотря на то, что библейский проект дал немало сбоев (откол католицизма от православия — ортодоксии в политических целях; возникновение протестантизма как начало иудаизации христианства; возникновение пантеистического и атеистического Просвещения и его "отростков" — либерализма и особенно марксизма как не просто светской, а дехристианизированной версии библейского проекта), в течение почти двух тысяч лет в целом, пусть всё хуже, но он справлялся с задачами, для решения которых его создали. С последней трети ХХ в. библейский проект не работает. "Демонтажники" капитализма должны будут создать не только новую систему, но и новый проект. Глобофашизм "неоконов" — этих леваков, прошедших "правую школу" Лео Штрауса и начитавшихся Платона, вряд ли пройдёт.
В-третьих, кризис капитализма — это кризис Цивилизации, т.е. земной цивилизации в том виде, в каком он существует последние 10-12 тыс. лет (13653 года по индийской хронологии; 13542 года — по древнеегипетской и ассирийской; 10498-10499 по хронологии ольмеков и майя). Эпоху земной цивилизации я называю Эпохой (или Временем) Пирамид и Сфинкса: археологические данные последних десятилетий свидетельствуют, что возраст пирамид и особенно Сфинкса древнее, чем предполагалось, датируются эти сооружения 8-10 тысячелетиями до н.э. и построены по-видимому представителями цивилизации, предшествовавшей египетской.
Мир Пирамид подходит к концу вместе с капитализмом. Научно-техническая революция (НТР), благодаря которой информационные (вещественные) факторы начинают господствовать над вещественными ("материальными") — это не вторая промышленная революция, а нечто более серьёзное, сопоставимое по масштабу с неолитической.
Разумеется, от всего этого можно отмахнуться как от нагнетания страхов, от "черновидения" (Ст. Лем). Однако лучше жить по принципу "кто предупреждён, тот вооружён", чем стать жертвой "синдрома Сидония Аполлинария", т.е. в упор не видеть уже нависшей над головой угрозы.
М.Ч.: А каковы, по-вашему, варианты посткризисного развития, если, конечно, удастся выйти из кризиса минимально катастрофичным образом?
А.Ф.: Теоретически вариантов несколько — от высокотехнологичной цивилизации того типа, что описывал Иван Ефремов в «Туманности Андромеды», до футуроархаических империй того типа, что Лукас изобразил в «Звездных войнах». Реально новая система, скорее всего, будет футуроархаической: мир сверхновых технологий будет соседствовать с миром неоархаических или даже неоварварских структур.
Как и в XIV-XVI веках, на планете будет мозаика различных форм социального, властного и экономического устройства. Это будет мир контрастов: рядом со сверхсовременными анклавами «регион-экономик» (Е. Омаэ) будут существовать демодернизирующиеся, архаичные и даже асоциальные зоны. Капиталистическая эпоха, особенно ее модерновая фаза, будет казаться фантастическим временем, которое быстро мифологизируют. Темпы развития посткапиталистического, постцивилизационного мира будут заметно ниже, чем капсистемы, а возможно даже и Эпохи Пирамид в целом. Скорее всего, Цивилизация была краткой экспонентой между двумя асимптотами — Палеолитом, и тем, что идёт на смену Цивилизации. Грустно? Да. Но грустно с точки зрения Просвещения, библейского проекта и христианства, с которыми надо попрощаться, — vixerunt. Будущее — это не линейное продолжение эпохи капитализма и даже Эпохи Пирамид, это нечто другое, более сложное и более простое одновременно.
Развитие новой системы, а как и большинство социальных систем она просуществует 600, самое большее 1000 лет, будет протекать во все менее благоприятных природных условиях, а потому вполне возможны, если не неизбежны дальнейшее нарастание варваризации и архаизации в разных частях планеты. В любом случае одной из важнейших задач людей этого неласкового будущего станет сохранение знаний и подготовка к природным катастрофам, прежде всего — к новому ледниковому периоду. Однако за это неласковое будущее XXIII—XXX веков надо еще будет побороться и в XXI—XXII веках, и сегодня.
Что можно сегодня противопоставить демонтажникам? Не так много, но и не так мало — волю и разум. Волю противопоставить их социал-дарвинистскому прогрессу этику брахманов и кшатриев, т.е. этике менял с их философией гешефта надо противопоставить этику воинов и жрецов (священников). Разум — это новое рациональное знание о мире. Новая этика и новое знание — вот щит и меч против цивилизации менял. Гарантирует ли это победу? Нет. Победа обретается в борьбе. Но это гарантирует волю к победе и достоинство как состояние ума и души. И надежду на то, что мы пройдём кризис, в который погружаются капитализм и западная цивилизация, что мы останемся на корабле, скользящем по волнам Океана Времени, в который погружается Эпоха Пирамид.
Впервые опубликовано в журнале «Подъём»
взято у
swamp_lynx в Лавина кризисовИсточник.